Неточные совпадения
Так вот,
друзья, и жили мы,
Как у
Христа за пазухой,
И знали мы почет.
Мадам Шталь говорила с Кити как с милым ребенком, на которого любуешься, как на воспоминание своей молодости, и только один раз упомянула о том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь и вера и что для сострадания к нам
Христа нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор на
другое.
Разумеется, есть выражение чиновника в Пилате и жалости в
Христе, так как один олицетворение плотской,
другой духовной жизни.
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе не думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту думал, что в его душе живет
Христос и что, подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо в его унижении иметь ту, хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать
других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.
— Да, но в таком случае, если вы позволите сказать свою мысль… Картина ваша так хороша, что мое замечание не может повредить ей, и потом это мое личное мнение. У вас это
другое. Самый мотив
другой. Но возьмем хоть Иванова. Я полагаю, что если
Христос сведен на степень исторического лица, то лучше было бы Иванову и избрать
другую историческую тему, свежую, нетронутую.
— Из Брянска попал в Тулу. Там есть серьезные ребята. А ну-ко, думаю, зайду к Толстому? Зашел. Поспорили о евангельских мечах. Толстой сражался тем тупым мечом, который
Христос приказал сунуть в ножны. А я — тем, о котором было сказано: «не мир, но меч», но против этого меча Толстой оказался неуязвим, как воздух. По отношению к логике он весьма своенравен. Ну, не понравились мы
друг другу.
«Что может внести в жизнь вот такой хитренький, полуграмотный человечишка? Он — авторитет артели, он тоже своего рода «объясняющий господин». Строит дома для
других, — интересно: есть ли у него свой дом? Вообще — «объясняющие господа» существуют для
других в качестве «учителей жизни». Разумеется, это не всегда паразитизм, но всегда — насилие, ради какого-нибудь
Христа, ради системы фраз».
— Нет, погоди: имеем две критики, одну — от тоски по правде,
другую — от честолюбия.
Христос рожден тоской по правде, а — Саваоф? А если в Гефсиманском-то саду чашу страданий не Саваоф
Христу показал, а — Сатана, чтобы посмеяться? Может, это и не чаша была, а — кукиш? Юноши, это вам надлежит решить…
— Тут есть сестры-братья, которые первый раз с нами радеют о духе. И один человек усумнился: правильно ли
Христа отрицаемся! Может, с ним и
другие есть. Так дозволь, кормщица наша мудрая, я скажу.
Представь, Петр Ипполитович вдруг сейчас стал там уверять этого
другого рябого постояльца, что в английском парламенте, в прошлом столетии, нарочно назначена была комиссия из юристов, чтоб рассмотреть весь процесс
Христа перед первосвященником и Пилатом, единственно чтоб узнать, как теперь это будет по нашим законам и что все было произведено со всею торжественностью, с адвокатами, прокурорами и с прочим… ну и что присяжные принуждены были вынести обвинительный приговор…
— Женевские идеи — это добродетель без
Христа, мой
друг, теперешние идеи или, лучше сказать, идея всей теперешней цивилизации. Одним словом, это — одна из тех длинных историй, которые очень скучно начинать, и гораздо будет лучше, если мы с тобой поговорим о
другом, а еще лучше, если помолчим о
другом.
Это костромское простодушие так нравилось мне, что я
Христом Богом просил
других не учить Фаддеева, как обращаться со мною.
— Пожалуйста, переведите это, — сказал он Нехлюдову. — Вы поссорились и подрались, а
Христос, который умер за нас, дал нам
другое средство разрешать наши ссоры. Спросите у них, знают ли они, как по закону
Христа надо поступить с человеком, который обижает нас.
— Скажите им, что по закону
Христа надо сделать прямо обратное: если тебя ударили по одной щеке, подставь
другую, — сказал англичанин, жестом как-будто подставляя свою щеку.
В первой комнате, с большой выступающей облезлой печью и двумя грязными окнами, стояла в одном углу черная мерка для измерения роста арестантов, в
другом углу висел, — всегдашняя принадлежность всех мест мучительства, как бы в насмешку над его учением, — большой образ
Христа.
— Это ты теперь за двадцать пять рублей меня давешних «презираешь»? Продал, дескать, истинного
друга. Да ведь ты не
Христос, а я не Иуда.
Если что и охраняет общество даже в наше время и даже самого преступника исправляет и в
другого человека перерождает, то это опять-таки единственно лишь закон
Христов, сказывающийся в сознании собственной совести.
И если бы не обетование
Христово, то так и истребили бы
друг друга даже до последних двух человек на земле.
Не смущало его нисколько, что этот старец все-таки стоит пред ним единицей: «Все равно, он свят, в его сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на земле, и будут все святы, и будут любить
друг друга, и не будет ни богатых, ни бедных, ни возвышающихся, ни униженных, а будут все как дети Божии и наступит настоящее царство
Христово».
— То-то и есть, что в уме… и в подлом уме, в таком же, как и вы, как и все эти… р-рожи! — обернулся он вдруг на публику. — Убили отца, а притворяются, что испугались, — проскрежетал он с яростным презрением. —
Друг пред
другом кривляются. Лгуны! Все желают смерти отца. Один гад съедает
другую гадину… Не будь отцеубийства — все бы они рассердились и разошлись злые… Зрелищ! «Хлеба и зрелищ!» Впрочем, ведь и я хорош! Есть у вас вода или нет, дайте напиться,
Христа ради! — схватил он вдруг себя за голову.
Он говорил колодникам в пересыльном остроге на Воробьевых горах: «Гражданский закон вас осудил и гонит, а церковь гонится за вами, хочет сказать еще слово, еще помолиться об вас и благословить на путь». Потом, утешая их, он прибавлял, что «они, наказанные, покончили с своим прошедшим, что им предстоит новая жизнь, в то время как между
другими (вероятно,
других, кроме чиновников, не было налицо) есть ещё большие преступники», и он ставил в пример разбойника, распятого вместе с
Христом.
«Христос-то батюшка, — говорит, — что сказал? ежели тебя в ланиту ударят, — подставь
другую!» Не вытерпел я, вошел да как гаркну: вот я тебя разом, шельмец, по обеим ланитам вздую, чтоб ты уже и не подставлял!..
— Что ж, можно изредка и покурить, только будь осторожен, мой
друг, не зарони! Ну, ступай покуда,
Христос с тобой!
Далее картина Лессуера «
Христос с детьми», картина Адриана Стаде и множество
других картин прошлых веков.
Но, с
другой стороны, он говорит, что бунтующие против христианства тоже суть
Христова лика.
Христос есть глава, и
другого она не знает».
«Времена с первого явления Мессии делятся на два периода: период Спасителя, страдающего и искупляющего, в который мы живем, и
другой, которого мы ждем, период
Христа, очищенного от унижений, прославленного великолепием Своего Лика.
На православном Востоке, в Византии, христианский мир подвергся
другому соблазну, соблазну цезарепапизма: там царя признали заместителем
Христа и человека этого почти обоготворили.
В религии
Христа кровавая жертва заменяется жертвой бескровной — евхаристией, приобщением к вселенской жертве
Христа, отменившей все
другие жертвы, а Закон заменяется свободной любовью.
Это сознание, всегда покорное разуму малому и несогласное совершить мистический акт самоотречения, которым стяжается разум большой, утверждает одну сторону истины и упускает
другую ее сторону, оставляет раздельным то, в соединении чего вся тайна
Христова, не постигает претворения одной природы в
другую.
В примере Торцова можно отчасти видеть и выход из темного царства: стоило бы и
другого братца, Гордея Карпыча, также проучить на хлебе, выпрошенном
Христа ради, — тогда бы и он, вероятно, почувствовал желание «иметь работишку», чтобы жить честно… Но, разумеется, никто из окружающих Гордея Карпыча не может и подумать о том, чтобы подвергнуть его подобному испытанию, и, следовательно, сила самодурства по-прежнему будет удерживать мрак над всем, что только есть в его власти!..
Мое яичко было лучше всех, и на нем было написано: «
Христос воскрес, милый
друг Сереженька!» Матери было очень грустно, что она не услышит заутрени Светлого
Христова воскресенья, и она удивлялась, что бабушка так равнодушно переносила это лишенье; но бабушке, которая бывала очень богомольна, как-то ни до чего уже не было дела.
А когда потом мы начали закон божий читать, я опять спросила: отчего же Иисус
Христос сказал: любите
друг друга и прощайте обиды, а он не хочет простить мамашу?
— А я, мой
друг, так-таки и не читала ничего твоего. Показывал мне прошлою зимой Филофей Павлыч в ведомостях объявление, что книга твоя продается, — ну, и сбиралась всё выписать, даже деньги отложила. А потом, за тем да за сем — и пошло дело в длинный ящик! Уж извини,
Христа ради, сама знаю, что не по-родственному это, да уж…
По картинкам, изображавшим
Христа, по рассказам о нем она знала, что он,
друг бедных, одевался просто, а в церквах, куда беднота приходила к нему за утешением, она видела его закованным в наглое золото и шелк, брезгливо шелестевший при виде нищеты.
Одни насмешливые и серьезные,
другие веселые, сверкающие силой юности, третьи задумчиво тихие — все они имели в глазах матери что-то одинаково настойчивое, уверенное, и хотя у каждого было свое лицо — для нее все лица сливались в одно: худое, спокойно решительное, ясное лицо с глубоким взглядом темных глаз, ласковым и строгим, точно взгляд
Христа на пути в Эммаус.
И ей казалось, что сам
Христос, которого она всегда любила смутной любовью — сложным чувством, где страх был тесно связан с надеждой и умиление с печалью, —
Христос теперь стал ближе к ней и был уже иным — выше и виднее для нее, радостнее и светлее лицом, — точно он, в самом деле, воскресал для жизни, омытый и оживленный горячею кровью, которую люди щедро пролили во имя его, целомудренно не возглашая имени несчастного
друга людей.
— Послушайте, ради
Христа! Все вы — родные… все вы — сердечные… поглядите без боязни, — что случилось? Идут в мире дети, кровь наша, идут за правдой… для всех! Для всех вас, для младенцев ваших обрекли себя на крестный путь… ищут дней светлых. Хотят
другой жизни в правде, в справедливости… добра хотят для всех!
Он не видел тут никакого противоречия, а напротив, одно подтверждало
другое: что милостивые пойдут в рай, а немилостивые — в ад, значило то, что всем надо быть милостивыми, а что разбойника
Христос простил, значит, что и
Христос был милостив.
Насмехались же вместе с ними и начальники, говоря: «
Других спасал, пусть спасет себя самого, если он
Христос, избранник Божий».
«И вели с ним, с
Христом, значит, — начал Чуев, — на смерть и двух злодеев. И, когда пришли на место, называемое лобное, там распяли его и злодеев, одного по правую, а
другого по левую сторону.
Он воскрес и для вас, бедные заключенники, несчастные, неузнанные странники моря житейского!
Христос сходивший в ад, сошел и в ваши сердца и очистил их в горниле любви своей. Нет татей, нет душегубов, нет прелюбодеев! Все мы братия, все мы невинны и чисты перед гласом любви, всё прощающей всё искупляющей… Обнимем же
друг друга и всем существом своим возгласим:"Други! братья! воскрес
Христос!"
Мой
друг Василий Николаич, [См. «Буеракин» и «
Христос воскрес!» (Прим.
— Ну, — сказал он под конец, — вижу, что и подлинно я стар стал, а пуще того вам не угоден… Знаю я, знаю, чего тебе хочется, отец Мартемьян! К бабам тебе хочется, похоть свою утолить хощешь у сосуда дьявольского… Коли так, полно вам меня настоятелем звать; выбирайте себе
другого. Только меня не замайте,
Христа ради, дайте перед бога в чистоте предстать!
— А я тут их всех гуртом окрутил, — говорит Мартемьян, — чего нам ждать? указу нам нету, а слуги
Христовы надобны. Вот
другой еще у нас старец есть, Николой зовется: этот больше веселый да забавный. Наши девки все больно об нем стужаются."У меня, говорит, робят было без счету: я им и отец, и кум, и поп; ты, говорит, только напусти меня, дяденька, а я уж християнское стадо приумножу". Такой веселой.
Для всех воскрес
Христос! Все мы, большие и малые, богатые и убогие, иудеи и еллины, все мы встанем и от полноты душевной обнимем
друг Друга!
Феклинья бросила и отца и дом. Она выстроила на выезде просторную избу и поселилась там с двумя
другими «девушками». В избе целые ночи напролет светились огни и шло пированье. Старуха, Гришкина мать, умерла, но старики, отец и тесть, были еще живы и перебивались
Христовым именем.
Андреюшка между тем так же весело, но уже
другое пел: «Елицы во
Христа крестистеся, во
Христа облекостеся!» Далее он заметно утомился.
В
других местностях, говорят, они вместе с этим восклицают: «Хлыщу, хлыщу,
Христа ищу!»… но я того не слыхал.
— Ведаю себя чистым пред богом и пред государем, — ответствовал он спокойно, — предаю душу мою господу Иисусу
Христу, у государя же прошу единой милости: что останется после меня добра моего, то все пусть разделится на три части: первую часть — на церкви божии и на помин души моей;
другую — нищей братии; а третью — верным слугам и холопям моим; а кабальных людей и рабов отпускаю вечно на волю! Вдове же моей прощаю, и вольно ей выйти за кого похочет!